Однако историческое учение об искуплении всегда опиралось на христианскую традицию, хотя и в достаточно далекой of перспектив библейского мессианства форме.

Воздаяние позволяет человеку восстановить порядок, расстроенный ангельско-демоническими силами, уберечь от гибели скрытую в материи частицу божества и уйти от осуждения «роком», который направляет движение звезд, элементарных духов космоса. Решающим событием служит явление «спасителя», евангельского Иисуса, перенесенного, однако, в обстановку всеобщего мистического отчуждения. С этого момента начинается разработка хри-стологической теологии, которая затем окажется в центре дискуссий на церковных соборах IV и V вв.

У многих учителей гносиса преобладает тенденция принижать, а порой и отвергать миф о воплощении. Телесное обличив Христа представляется лишь кажущимся — эта идея позже широко распространяется за пределами гностических общин под наименованием докетизма (от греческого глагола dokein — «казаться», «иметь выражение, внешность»). «Спаситель» принял человеческий образ только для того, чтобы придать особое значение своей власти на земле. Василид считал даже, что Христос не был распят, его место на кресте занял другой, Симон Киринеянин, который, согласно рассказу синоптических евангелий, нес на своих плечах крест к месту казни.

Согласно Валентину, который, как и Василид, написал свое евангелие, Христос прошел сквозь Марию, точно вода через канал. Его тело было образовано из той промежуточной субстанции, псюхе, которая входит и в божественное и в человеческое тело. «Дух», который есть бог, вступил в него в форме голубки лишь в момент крещения. Отсюда, без сомнения, и возник евангельский рассказ о соответствующем эпизоде, а не наоборот. Для школы Валентина тело Иисуса духовно с самого начала, поскольку «пневма» (дух, дыхание) была уже в Марии в момент девственного зачатия.

Христос — один из зонов, а именно тридцать третий, следующий за шестнадцатью парами перворожденных. Его судьба — это момент космической драмы спасения, которая охватывает всю природу, как сказано в одном загадочном месте послания к римлянам: «Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов божиих… и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей божиих» (Римлян., 8: 19–21). Для Карпократа, однако, крестная мука Христа — реальный факт, символизированный в пасхальном жертвоприношении: с ним мы вступаем на порог традиционного вероучения.

Призванные к спасению люди — это те, кто берут свое начало в духе («пневматики»). Те, кто предназначены для погибели, суть сыновья материи («илики»). Между ними помещаются те, которые должны еще сделать свой выбор («психики»). Эти последние доверяются правилам нравственного поведения и обрядам иерархической церкви, которая для гностиков лишена всякого значения. Три категории, оказавшие влияние на Павлову терминологию, вновь широко вошли в обиход пропаганды пророков-мон-танистов в конце II в. и в последних произведениях Тер-туллиана, написанных в Карфагене.

Все это делает бесполезным, согласно гностикам, всякий разговор о возвращении Христа на землю, о страшном суде и о телесном воскресении, несовместимом с отношением к материи как ко злу. Александриец Юлий Каесиан, который отрицал историческую подлинность Иисуса считал, что человеческое тело само по себе недостойно воспринять божество. Не многим отличалось от гностических взглядов учение монофизитов в V в.

Ответ епископата последовал незамедлительно и был недвусмысленным. В письме Игнатия общине в Траллах, в Карий (Малая Азия), мы уже читаем: «Христос подлинно рожден Марией, он ел и пил, как мы, и на самом деле его преследовали при Понтии Пилате, и он действительно умер. Если бы он страдал только по видимости, как можно было бы объяснить, что я сегодня оказался в оковах?»