Именно с этим связана наиболее пагубная, по мнению Фрейда, сторона невротического заболевания — отстраненность от реальной действительности. Невротик действительно хуже приспособлен к окружающему миру (отсюда один из существенных признаков невротиэации — разрушение социальных связей). Внешний мир несет с собой угрозу, нагрузку, напряжение, необходи- мость сопротивляться и бороться - на все это у невротика нет ни сил, ни желания. Он лишен многих источников душевной энергии, которые были бы полезны для образования его характера и нормализации жизни. Слишком рано проявившееся вытеснение исключает возможность сублимации. Энергичный и пользующийся успехом человек - тот, кому удалось осуществить свои желания. В противном случае он отстраняется от действительности, уходит в свой фантастический мир, где ищет фантастического удовлетворения. Излечению невроза, как правило, сопротивляется и сознательное — “Я”, и бессознательное — “Оно”. “Я” — потому что боится впустить в сознание исходное травмирующее воспоминание, “Оно” — потому что инстинкты не желают терять иллюзорное удовлетворение без надежды обрести нечто лучшее.

Описанные процессы неизбежно сопровождаются ростом значимости невротической идеи. “Невротики, — писал Фрейд, — живут в особом мире, в котором . имеет значение только “невротическая оценка”, то есть на них оказывает действие только то, что составляет предмет интенсивной мысли и аффективного представления, а сходство с внешней реальностью является чем-то второстепенным”. Именно это замечание можно рассматривать как ключевое для понимания аналогии между религией и неврозом. Верующий человек, с точки зрения Фрейда, так же, как, и невротик, существует в мире, где важна только религиозная оценка. Реальный мир и его рационально выявляемые взаимосвязи значимы лишь на периферии жизни и лишь до тех пор, пока не вступили в противоречие со взаимосвязями, полагаемыми верой. Истины вероучения, которые, безусловно, образуют для верующего “предмет аффективного представления”, накладывают свой отпечаток на картину мира, задают алгоритм для формирования оценок, имеют решающее значение для поведения индивида. Однако этим сходство религии с неврозом отнюдь не исчерпывается. Религиозность имеет те же источники, что и невроз: ее образы и идеи суть допущенные в сознание символы, замещающие некоторые первичные бессознательные содержания, доступ которых в сознание прегражден силами сопротивления. Скрываемые символами бессознательные содержания (как и невротические) связаны с эротическими влечениями, инфантильной сексуальностью и эдиповым комплексом, с фрустрированной потребностью в любви и с некоторым травмирующим опытом (выразившимся в конкретном событии), сопряженным с этой фрустрацией; внутренний запрет на проникновение бессознательных содержаний в сознание обусловлен, с одной стороны, их травмирующим влиянием, с другой — несовместимостью с требованиями социальных норм, представленных в “Сверх-Я”. В основе религиозной веры лежит действие тех же психических механизмов, которые ведут к образованию невроза, а именно: вытеснение травмирующего, содержания, сопротивление его проникновению в сознание; замещение вытесненного содержания символическим; перенесение на него эмоций и значимости, которые были связаны с исходным содержанием; формирование симптомов, т. e. форм религиозного поведения, например, культовых действий, которые одновременно и дают выражение негативному эмоциональному переживанию, и обеспечивают частичное, иллюзорное удовлетворение неудовлетворенных влечений. Наконец, религиозность идентична неврозу по своим результатам: деградация принципа реальности, отказ от рациональных суждений и оценок, преобладание аффективной оценки, уход от внешнего мира, формирование фантастической действительности, рост значимости внутренних переживаний, склонность к невротическим (рационально не мотивированным) запретам и навязчивым (имеющим не практический, а символический смысл) действиям.

Но есть одно важное обстоятельство, которое отличает религию от невроза: это ее социальный, коллективный характер. Если невроз ведет к изоляции индивида и разрушению его социальных связей, то религия, напротив, является мощным импульсом и гарантом интеграции в обществе. Препятствуя рациональному освоению природного мира, она в то же время образует базис для взаимодействия с миром социальным. Объясняется это тем, что именуемый религией невроз имеет коллективный характер, который проявляется двояко: и в том, что религиозные представления разделяются большими группами людей, и в том, что исходная травма представляет собой некоторую реальность, к которой причастны те же самые группы. Вопрос о том, каковы эти травмирующие обстоятельства, толкуется у Фрейда достаточно широко. В работе “Будущее одной иллюзии” он привлекает к рассмотрению чуть ли не весь спектр обстоятельств, травмирующих индивидуальный И коллективный нарциссизм, традиционно подразделяй их на власть сил природы (катастрофы, болезни, неизбежность смерти и т.д.) и несовершенство культуры (необходимость Тяжелого труДа, неизбежные в обществе ограничения инстинктивных влечений, социальная несправедливость и т.п). Здесь позиций Фрейда не оригинальна — он открыто следует традиции объяснять религию ограниченностью человеческого бытия, которая восходит к античному утверждению “страх создал богов, проходит красной нитью в философии религии Нового времени и в наиболее развернутом виде предстает в работах французских материалистов XVIII в., а также Фейербаха (во многом, кстати, предвосхитившего воззрения Фрейда). Однако у Фрейда есть и другой, более конкретный ответ на вопрос о травмирующих обстоятельствах религиозного невроза, и он составляет несомненную оригинальность и специфику фрейдизма. Это — гипотеза якобы имевшего место “первобытного отцеубийства”, на протяжении Тысячелетий сохранявшегося в памяти многих поколений.