Девушки впадали в панику, видя, что их чары не действуют на царевича. Он всё с большей неохотой смотрел на их танцы, всё холоднее отзывался на их ласки, всё реже уединялся со своими жёнами в чертогах дворца. Всё чаще прекрасный царевич уединялся в саду, и тогда мешать ему было нельзя, – Сиддхартха этого не любил. Уж как они не старались отвлечь его от мрачных его мыслей. Разве не было среди них первых красавиц Капилавасту? Разве не лучше всех они умели танцевать? Разве не владели они искусством обольщения? Но он охладел даже к своим жёнам, красивее которых не сыскать во всей Индии. Впрочем, может быть, рождение сына вернёт его к жизни, и Сиддхартха бросит свои медитации.

Так думали девушки, окружающие царевича по приказу Шуддходаны. Однако только на их чары царь не полагался. Он строго наказал приложить все усилия, чтобы царевич не вышел за пределы дворца. Ибо восприимчивое сердце Сиддхартхи будет жестоко ранено зрелищами страданий людей, от которых его ещё можно оградить во дворце, но никак ни вне его.

Никто не мог понять Сиддхартху. Нет, он не был слепым. Он видел, какими глазами смотрят на него девушки, как они обожают его. Его боготворили во дворце все. Он постоянно испытывал на себе их искреннее и горячее желание угодить ему, привлечь к себе внимание, поймать его мимолётный взгляд, удостоится ласкового слова. Он знал тайные мечтания каждой из дворцовых красавиц – но никому не мог рассказать о видении, которое посетило его одной ночью. Тогда он задержался в саду дотемна, и, возвращаясь во дворец, застал своих прекрасных Апсар спящими. Видимо, они ждали его прихода, да так и заснули, – кто где. Пробираясь между спящими, царевич старался не разбудить никого неосторожным движениям. Впрочем, все отмечали его природную грацию и изящество движений, и теперь он прокрадывался между телами, как лесная кошка. Никто не проснулся, лишь сонные посапывания да неясное бормотание спящих нарушали покой. И вот, уже добравшись до своих покоев, неясное видение взбудоражило Сиддхартху. Он ещё раз оглядел спящих. И содрогнулся от ужаса. В огромном зале, разбросав в беспорядке руки и ноги, разметав по полу спутанные волосы, оскалив рты и закрыв глаза, лежали мертвецы. Они были одеты в прекрасные сари, но теперь сари казались похоронным саваном, скрывающим бесформенные, недвижимые тела. Царевич вздрогнул, усилием воли отогнал видение. Мертвецы исчезли. Однако тень видения всё ещё витала над спящими. Нет, узнать дневных красавиц было нельзя: куда подевалась их красота? Заломанные в нелепых сочетаниях руки и ноги, открытые рты, свисающие груди… Нет, недолговечна их красота.

Всю ночь царевич не мог заснуть. Никогда не говорил он отцу, что уже в течение нескольких дней он тайком покидает дворец. Единственный верный друг его, конюший Чадрака, помогал ему в этом. Только в этих вылазках царевич чувствовал себя свободным, только эти краткие часы он был счастлив. Однако его тяготило, что всё это свершается втайне от отца. Рано или поздно об этом узнают, и тогда отец непременно рассердится, а его друга жестоко накажут. И разве сможет он что-то сделать? Для отца он – нечто вроде красивой драгоценной вещи, которую нужно оберегать от всех бед. Да разве он младенец? У него уже две жены, у него самого скоро появится сын. Да разве может такое продолжатся вечно? Но больше всего ранили его сердца картины, виденные им в мире по ту сторону дворца. Он видел мёртвых. Это было самое страшное зрелище, какое он когда-либо видел. И самое страшное было в том, что он тоже будет таким. Чандрака, его искренний друг, не стал ему врать. Он сказал, что каждый, кто родится, должен умереть. И царский сан не спасёт от смерти. Так какой же смысл во всех этих одеяниях, в роскоши, в любви этих девушек? Несчастные! Как скоротечна юность, и как страшна старость! Да, стариков нет во дворце. Его отец снова обманывает его. Он удалил из дворца всех старцев и старух, и теперь его окружают лишь юные лица. Но там, там, на воле – там стариков много. Как страшны их лица, как уродливы тела! Сначала он думал, что это не люди, а особая порода животных. Но его друг снова объяснил, что это состояние, предшествующее смерти. И мы все будем такими, если нас не убьют в битве или не умрём от болезней. А эти болезни? Сколько насмотрелся на них Сиддхартха вне стен дворца! Вот уж действительно наказание! Твоё тело, такое послушное и прекрасное, отказывается тебе служить, мучает тебя, делает твою жизнь невыносимой. И после этого можно утверждать, что жизнь – прекрасна? Что можно ни о чём не заботится? И после этого можно предаваться наслаждениям? Его слуги не понимают, отчего он так охладел к наслаждениям. Но разве можно наслаждаться, когда у тебя перед глазами стоят страшные язвы того старика, которого он видел на улицах Капилавасту, гниющего заживо! Разве можно радоваться, вспоминая слепые глаза той женщины, которая встретилась ему на окраине города. Она не могла найти дорогу домой, и её тащили под руки. Разве можно танцевать и предаваться страсти, увидев во время одной из своих вылазок страдания умирающего мальчика, которого забрала смерть уже в юном возрасте. И как можно радоваться другим? Неужели они этого не видят? Неужели их глаза ослепли? Или у них каменные сердца? Ведь все вокруг делают вид, что ничего не происходит. Что так и должно быть… Нет, он отдаст всю жизнь, чтобы победить болезни, страдания и смерть. Пока они есть в этом мире, уме уже никогда не обрести покой. Он должен стать победителем, или погибнуть. Он не может быть таким же, как все, и покорно ждать, пока его члены ослабеют, голова станет глупой, а тело – больным, открытым для смерти… Он должен найти путь избавления.