Религия и насилие

Кугай А.И., д.ф.н., ст. преподаватель Военно-медицинской академии

После трагических событий в Америке и в Москве стало очевидно, что терроризм представляет собой особую опасность в современном мире. Соответственно, для того, чтобы социум выжил и продолжил свое поступательное развитие сегодня, как никогда ранее необходимо мобилизовать весь потенциал ненасилия, имеющийся в мировой культуре. И, в первую очередь, это относится к религии, лежащей в основании той или иной цивилизации. Однако, не-насилие, как явствует из истории термина и этимологии слова, в начальном пункте представляет собой оппозицию насилию, его отрицание. Поэтому, чтобы определить качественные границы и содержание потенциала ненасилия в культуре, необходимо явно представлять себе природу насилия.

Итак, как возможно насилие? Очевидно, необходимым условием насилия является разрушение предшествующих гармоний природы. Дело в том, что в природе агрессия подстрахована, она замкнута в круг самопогашения. Волк-самец не нанесет завершающего смертельного удара, не вопьется зубами в подставленное горло побежденного соперника, застывшего в спасительной позе подчинения. Он не сможет этого сделать, ибо определенное телодвижение соперника действует как блокиратор, находящийся за пределами каждой отдельной особи - в теле вида.[i] С появлением разума видовой пульт управления разрушается, распадается как атомное ядро. Понятно, что реликтовый ограничитель агрессии сделал бы насилие невозможным, другое дело искусственные, эрзацные ограничители вроде жалости или совести.

Так в качестве одного из важнейших условий возможности насилия появляется то, что можно назвать разрушением тела вида. Дело в том, что в природе, несмотря на имеющиеся антагонизмы, противоречий нет. Противоречия существуют только в человеческом мышлении и действии. Порядок социальности легализует парадоксальное для природы состояние. Теперь уже принятие жертвенной позы не только не парализует агрессора, но наоборот, приводит к ожесточению атаки. Только человеческая ярость глуха и слепа, ибо у нее предварительно обрублены "органы чувств", разрушены видовые панели сенсорного управления. Более того, насилие к себе манит. Неслучайно то, что наиболее кассовые фильмы сплошь натуралистичны, полны маниакально окрашенных сцен насилия. Драматурги планеты придумывают все более изощренные варианты атаки на невинных персонажей, и волей-неволей становятся высокооплачиваемыми разработчиками оригинальных способов насилия.

Быть может, глубина разобщения человеческих тел друг от друга лучше всего демонстрируется на опытах американского ученого Торндайка с крысами.[ii] Две клетки с крысами отделены друг от друга прозрачной перегородкой. Настил первой клетки представляет собой сплошной электрический стул. На него подается ток с возрастающим напряжением. По мере того как усиливаются мучения крыс возрастает и беспокойство в соседней клетке. Мучение сородичей провоцирует крыс на имитацию того же состояния. С разными вариациями он проявляется у всех высших животных, демонстрируя реальность существования тела вида, и отсутствует только у человека; только человек может быть спокойным наблюдателем мучений или даже извлекать из них определенные проценты наслаждения. Вероятно, именно в этом смысле следует понимать утверждение Ж.Дерриды: «Жестокость есть сознание, это выставленная на показ трезвость мысли».[iii]

Итак, насилие возможно потому, что тип поведения людей принципиально отличается от поведения животных; насилие есть чисто человеческое достояние. Так же, как мы способны заниматься любовью в любое время года, мы способны и убивать себе подобных безо всяких природных ограничений. В этом смысле развязывание насилия не требует никаких усилий, оно преднаходимо как простая данность. Усилия, и притом непрерывные, требуются для того, чтобы связать насилие и удержать его в путах искусственного связывания. И в этом смысле, природу религии можно уяснить лишь в контексте ее оппозиции к насилию. Наряду с обещанием бессмертия, оправданием религии, несомненно, является ее особая роль в локализации и блокировании насилия.

Уже ранние формы религии демонстрируют своеобразные шедевры обуздания насилия. Общеизвестно, что источником древнегреческой трагедии, ставшей, в свою очередь началом искусства как такового, были древние оргиастические мистерии, посвященные богу Дионису. В своей исходной форме это было общенародное религиозное действо, воспроизводившее мифическую историю убийства древнего бога Загрея (ипостась Зевса) и его последующего воскрешения в новом качестве. Первый акт этой древней трагедии (убийство бога) осуществлялся как всенародная исступленная оргия, на время которой отменялись все половые ограничения, в том числе – кровнородственные; люди пили кровь и пожирали мясо растерзанных тут же священных животных, открыто прелюбодействовали; нередко были и человеческие жертвы, сопровождавшиеся каннибализмом. Но исступление затухает, наступает мучительное раскаяние: акт второй – плач об умершем боге и содеянном «грехе», всенародная скорбь. И, наконец, кульминация: возвращение в мир обновленного бога, всеобщее примирение и ликование.[iv] Перед нами блестящий образец логики апофатического доказательства: вы люди считаете, что заповеди, которые идут от бога-тотема насилуют вашу самость, что ж – убейте и съешьте его, и только тогда вы поймете, что этим вы изнасиловали самого себя. Так же Господь Иисус Христос принял на себя все насилие мира, собрал его в одну точку и искупил своей смертью («смертью смерть поправ»).