Погружённый в такие печальные мысли, царь, наконец, избрал линию поведения, которая должна была пресечь всякое желание царевича уйти из дому. Царевич должен расти в роскоши, его должны окружать самые красивые, самые добрые слуги, он должен видеть лишь прекрасное. Кто же бежит от добра? Все отшельники уходили из мира лишь потому, что жизнь в миру казалась им невыносимой. У Сиддхартхи будет всё иначе.

Маленького принца любили все. Сиддхартха рос очень милым ребёнком – тихим, уравновешенным, ласковым и приветливым. Казалось, даже то, что мальчик рос без матери, не наложило на него свой отпечаток. Да, царица, не выдержав охватившего ей счастья, умерла на седьмой день после рождения сына. Прекрасной Майи не стало. Горе Шуддходаны было неизмеримо, и если бы не сын… Но ради сына он переломал себя. Тем более, что сестра Майи, красавица Махапраджапати, добрейшая и заботливая девушка, заменила царевичу мать. Малыш горячо полюбил тётку, даже не подозревая, что она не приходится его матерью. Его приёмная мать отвечала полной взаимностью. Никогда, никогда в жизни она не видела более прелестного и милого ребёнка. Играть с маленьким Сиддхартхой было одно удовольствие: малыш очень редко шалил, и все его шалости были милыми и безобидными, был очень ласков, а уж устоять против взгляда его чарующих глубоких глазок было просто невозможно. Не чаявшая души в мальчике Махапраджапати попыталась однажды украсить маленького царевича драгоценностями. Она подозвала Сиддхартху, и тот, весело улыбаясь, подбежал к приёмной матери.

– Смотри, мой принц! Сейчас я надену на тебя этот прекрасный браслет, и ты станешь ещё красивее.

Малыш зачаровано смотрел на свою руку, на которую стараниями Махапраджапати водружался великолепный, усыпанный бриллиантами браслет, в оправе из чистого высокопробного золота. Положив на свою ладонь ручку малыша, Махапраджапати отклонила голову, пытаясь оценить свои труды. Но невиданное дело! На ручке малыша великолепный браслет полностью потерял свою силу и прелесть. Золотая оправа на фоне золотистой кожи мальчика казалось свинцовой, а сияние бриллиантов было гораздо тускнее, чем мягкое сияние самого тела Сиддхартхи. А уж возлагать украшения на голову царевича и вовсе было святотатством: теперь, в полумраке покоев Махапраджапати, она ясно видела яркую золотую корону вокруг головы принца, красотой и сиянием своим превосходящую любой бриллиант, извлечённый из недр земли. Потрясённая увиденным, Махапраджапати сняла браслет с руки ребёнка и отпустила его гулять. Сама же она ещё долго сидела в тиши опочивальни, размышляя, как можно сделать красивее младенца, на котором даже драгоценности кажутся нелепыми булыжниками.

Тяжесть и громоздкость индуистского учения была для многих индусов непосильным бременем. И самым страшным было то, что у людей отнималась надежда на скорое освобождение от страданий, которыми была полна жизнь. Вся кастовая система была подстроена под интересы только двух каст – брахманов, разработавших эту систему, и кшатриев, которые обязаны были защищать её основы. Однако эти касты являлись меньшинством в огромном индийском обществе. Даже вайшьи, то есть торговцы, ремесленники, горожане превосходили количеством кшатриев и брахманов, вместе взятых. Не говоря о шудрах, коренном населении Индостана, которое вовсе выпадало из поля интересов индуистских священников. Шудры возводились в положение рабочего скота, обязанного безропотно подчиняться всем постановлениям вышестоящих каст. А ведь существовало ещё огромное количество неприкасаемых – толпища нищих, потомков смешанных браков, тех, кто волею судеб оказался «осквернённым». Для них учение индуизма не предлагало ничего хорошего. Более того, таким людям грозили всяческими страшными карами в следующей жизни. Не удивительно, что измученная Индия с нетерпением ждала новое учение, учение, которое смогло бы освободить её народ от страданий, дать им хотя бы надежду.

Именно поэтому учение, провозглашённое Буддой, было воспринято так живо и жадно, и вскоре после провозглашения им своего учения число его последователей стало исчисляться тысячами.

Но начало распространения буддизма вовсе не было усеяно розами. Как уже упоминалось ранее, различных религиозных и философских течений в Индии во времена Будды было великое множество. Даже говоря в индуизме, основном учении брахманов, не было однородности. Различие в практике, различие во взглядах на мир, различие в иерархии богов – всё это сеяло неразбериху среди самих брахманов, которые уже не являлись однородной сплочённой средой. Что говорить об иных кастах, не столь искушённых в религиозных вопросах! Каждый отшельник, каждый аскет и каждый созерцатель, который достиг определённых успехов в своей практике, провозглашал своё учение, основанное, как правило, на некоторых положениях индуизма, но имеющее ярко выраженный индивидуальный характер. Между многочисленными проповедниками и учителями существовала скрытая, а иногда и открытая конкуренция, ибо о силе их учения судили, в первую очередь, по числу последователей. Таким образом, любое новое учение, особенно не имеющее исторических корней в виде опоры на индуистские положения, было обречено либо на гибель, либо на жесточайшую конкуренцию среди множества подобных учений.