– Учитель! Преклоняюсь перед тобой. Твои проповеди поразили мой разум. Твоя праведность восхитила моё сердце. Я счастлив уже тем, что увидел такого человека. И лишь одна мысль могла бы сделать меня ещё счастливее: что святой Арата возьмёт меня, недостойного, в ученики. Воистину, в таком случае я был бы счастливее любого смертного…

Арата взглянул на красивого статного юношу, склонившегося перед ним. Даже простая одежда отшельника не могла скрыть его благородное происхождение. Но не это удивило отшельника. Благо, немало благородных юношей стремятся покорить свою плоть в рядах отшельников. Но ни у кого из них Арата не видел такого прямого, ясного взора, в котором его проницательный взгляд читал глубокий ум, решительность и великие способности. И ёще – в глазах этого молодого человека, так смиренно преклонившего перед ним голову, Арата видел то, что решило судьбу юноши. Мудрый отшельник прочитал в этих искренних, чистых, и в то же время загадочных глазах, что этот юноша вскоре значительно превзойдёт своего учителя…Это знание было неожиданным и даже пугающим, но Арата знал: плох тот учитель, который не может воспитать ученика, превзошедшего его. Может быть, так угодно богам… Воздев руки, он положил ладони на голову юноши:

– Как тебя звали, юноша? Вступая в нашу общину, ты лишишься имени, потому что с этой минуты ты родишься заново. Назови его, чтобы мы знали, кем был тот, кто станет нашим братом?

Тихим голосом, который, однако, в наступившей тишине ясно слышали все ученики, Сиддхартха ответил:

– Меня звали Сиддхартха, сын Шуддходаны.

Так Сиддхартха стал произвольным тружеником. Теперь его называли Гаутамой. Он сам выбрал это имя, ибо его предок, мудрец Готама, также искал истину. Пусть же в роду Шакьев его поиски не прервутся.

Практика Араты была суровой. Первое время Гаутама едва выдерживал многочасовое сидение под палящим солнцем, ощущая, как вживую сгорает кожа на его плечах, как горят бёдра, как всё плывёт в голове, а внутри всё пересыхает от жажды. Однако нужно было победить тело, чтобы закалить дух. Только изнурениями, только превозмогая боль, можно было подчинить себе тело, отбросить, отдалить страдания. Арата уже не чувствовал боли: он мог сидеть в неподвижности неделями, мог пройтись по горящим углям костра, переносить многодневную жажду и не есть целыми месяцами. Для Сиддхартхи это было непостижимо и величественно. Воистину, этот человек достиг совершенства.

Со временем новичок стал делать успехи. Арата замечал, что на то, на что у других его учеников уходят годы, Гаутама постигает за недели. А то, что пришлось бы иному объяснять месяцами, юноша постигал за несколько минут. Это и радовало учителя, и страшило его. Ведь и его познания и достижения небезграничны, и при таком прогрессе нового ученика просто нечему будет учить… Он просто обойдёт своего учителя. И тогда вряд ли Арата сможет удержать его в общине.

Эта мысль была для Араты горькой полынью. За время подвижничества он успел привязаться к замечательному юноше. Да и его ученики полюбили былого Сиддхартху. Пока Гаутама – его ученик, но Арата знал, что это продлиться недолго. Не таков был характер у этого, внешне абсолютно послушного и смиренного юноши, чтобы остановится на своём пути. Поэтому отшельник решил сделать ему встречное предложение.

Однажды вечером, когда дневные бдения были закончены и уставшие ученики укладывались на ночлег, Арата подозвал Сиддхартху и пригласил его сесть. Разговор предстоял серьёзный, и учитель задумался, подыскивая нужные слова. Наконец он вымолвил:

– Ты достиг больших успехов, Гаутама! Очень больших. Вскоре ты станешь равен мне, и мне нечему будет тебя учить. Но даже теперь ты сможешь учить других. У меня много учеников, Гаутама! Мне трудно уследить за всеми. Я хочу, чтобы ты помогал не.

Сиддхартха только уважительно склонил голову. Не удовлетворённый этим, Арата продолжал:

– Я хочу, чтобы ты управлял общиной так же, как я. Разве это не прекрасно? Самый молодой ученик становится учителем! Любой из моих учеников только и мечтает об этом.

Сиддхартха молча улыбнулся, долгим взглядом посмотрел на своего учителя, и вдруг тихо, но удивительно проникновенно сказал: