– Да исполнится судьба их… – с грустью прошептал Будда, закрыв глаза. По его щеке прокатилась крупная слезинка…

Весь день он пролежал неподвижно, закрывшись плащом. Но Ананда знал, что чувствует его учитель. И от этого знания сердце его обливалось кровью…

Ночью они вошли в город. Ананда был в ужасе. Горящие развалины отмечали то место, где некогда была цветущая столица. Всюду запах гари, разрушения, и страшный, ни на что не похожий дух свежей крови. Запах, от которого нельзя укрыться. И – тела. Мёртвые тела. Они были повсюду. Мертвецы лежали в лужах собственной крови, но лишь немногие из них сжимали в мёртвых руках оружие. Виручжаку уничтожил всех. Трупы устилали улицы, высовывались из окон, подпирали спинами стены… Трупы мужчин, женщин, стариков… Детские трупики. Нет, не все были убиты. Однако одиноко бродящие люди, оставшиеся в живых, почти ничем не отличались от мертвецов. Город вымер. Город был убит.

Сердце Будды опустело. Теперь он видел своими глазами то, что было дано ему в медитации. Его дворец. Дворец, где он провёл своё детство. Груда дымящихся развалин. Кошмарное зрелище… Теперь мертвецы стали казаться ему более реальными, а смерть – более близкой. Этих людей он знал. Он привык видеть их живыми.

О небо! Неужто это тот самый сад, где он проводил лучшие годы своей юности? Но что это, что это за странное движение меж обгорелых деревьев? Что-то подсказывало ему, что туда нельзя смотреть. Что даже сердце Освобождённого не выдержит этого зрелища. И Будда отстранил Ананду.

– Я сам… Дальше я пойду сам.

Он знал, что увидит. Он видел это раньше.

Нелепые, страшные обрубки были ещё живы. Их конечности, некогда прекрасные нежные руки и сильные молодые ноги валялись тут же, на выжженной траве. Некоторые были ещё живы…

Кровавый обрубок на земле опять жутко выгнулся, и безумные от боли огромные глаза уставились на Будду. Он присел рядом. Его рука опустилась на лоб девушки, изрубленной на куски. Казалось, взгляд несчастной на некоторое время обрёл осмысленность.

– Существование есть страдание. Я страдаю, потому что я рождён… – произнёс Будда. Стон, полный боли, был ему ответом.

– Ты испила чашу страдания, милая. Скоро твои страдания прекратятся. Больше ты не будешь страдать. Ибо чем больше мы страдаем теперь, тем более счастливой будет наша жизнь в будущем. Я вижу твою следующую жизнь. Ты станешь ещё прекраснее, ты будешь танцевать, как небесная апсара. И ты увидишь в своей жизни только радость.

Стон затих. Глаза девушки смотрели спокойно, и лишь в глубине их притаилась боль.

– Всё в мире преходяще. Самое нестерпимое проходит, также как и самое лучшее удовольствие. Остаётся лишь покой. Ты обретёшь покой, уже очень скоро. Будда обещает тебе это…

Глаза девушки смотрели всё так же спокойно, но в них уже не было боли. Они уже ничего не выражали, ибо она была мертва. Будда сдержал обещание: она обрела покой.

Всю ночь Будда бродил среди умирающих, утешал их, пытался уменьшить их страдания. Может быть, это ему и удавалось. Однако его сердце переполнялось болью. Чужой болью. Он чувствовал, что оно умирает вместе с этими людьми.

На рассвете он в последний раз окинул взглядом мёртвый город.

– Глупцы думают, что страдания заключаются лишь в болезненном ощущении. Воистину их чувства извращены… Они уподобляются больному, вообразившему, что сахар горек. Пушинка шерсти, опускаясь на руку, неосязаема. Но, проникая в глаз, она причиняет сильную боль. Ладонь, Ананда, это невежественный человек. Лишь мудрый глубоко потрясён зрелищем страданий мира…